[blood4blood]

Оттепель
IX. Black is black. Cpt.2

Июнь официально вступил в свои права. Невыносимый зной обрушился на ни в чем неповинный студенческий городок и его обитателей. Казалось, солнце неумолимо наступает на Землю, намереваясь спалить ее дотла. Практически все окна общежитий распахивались настежь, тут и там мелькали короткие юбки и шорты. В таких нечеловеческих условиях было практически невозможно сдавать экзамены.
К несчастью, Саммерхолд не являлся прибрежным городком, до ближайшего пляжа было два часа пути - иначе в тот злосчастный день мы бы, сдав экзамены, непременно сбежали на побережье. Возможно, все сложилось бы совершенно иначе, не будь меня в кампусе. Но… в тот момент я оказалась именно там - и наша встреча состоялась.
Было около пяти - солнце устало закатывалось за деревья, бросая под ноги прохожих длинные черные тени. Попутный ветер приятно обдувал затекшие в душной аудитории ноги. Я только что одержала победу над финансовым менеджментом в банковском деле, вырвав заслуженное «отлично» из лап принципиального преподавателя. Я готовилась как проклятая, неделю не вылезая из книг. Не отвечая на звонки и сообщения, порой забывая о приемах пищи. Но я сделала это, и теперь крайне довольная и гордая собой вышагивала по грунтовой дорожке к главному корпусу.
Мы договорились встретиться с Джорджианой в местном кафетерии: идти далеко не хотелось.
На крыльце устроила засаду на ласковые руки Фейри, местная кошечка, которую обожало подавляющее число студентов. Некоторые из них не только подкармливали кису, но и забирали ее к себе в комнату пережидать морозы, кто-то старательно намывал ее белую блестящую шерстку.
В моем личном дневнике примет кошка означала неудачу. Стоило мне встретить Фейри или любого другого представителя семейства кошачьих на пути, как день был пущен буквально коту под хвост. Возможно, все это не более чем психосоматика и не имеет под собой никакой убедительной доказательной базы по части примет. Именно в этом я попыталась себя убедить, огибая распластавшееся возле двери пушистое создание. Все эти годы после пожара я не позволяла себе дотрагиваться до кошек, слишком яркими и пугающими были видения из прошлого. Казалось, стоит только протянуть руку - и некогда мягкое пушистое тельце окажется холодным и безжизненным. Возможно, мне стоило посетить психоаналитика, проработать этот момент. Или же попытаться справиться с ним самой. В конце концов в древнем мире кошки считались оберегами и животными, приносящими удачу. Это мое сознание свернуло куда-то не туда.
Свернула и я - вместе со своим сознанием и всеми остальными комплектующими. Ноги несли меня на третий этаж, откуда доносились пленительные ароматы кофе, марципана и разнокалиберных штучек для выпечки. Каблуки босоножек весело цокали о металлические пороги ступеней, вторя биту какой-то веселой попсовой мелодии, разлетавшейся по этажу. Иными словами, настроение было высший класс. И, казалось, в тот момент ничто не способно было его испортить. Но... Севен обладал бесчисленным количеством талантов, и таким - портить все, я имею в виду - в том числе. Как там говорила Джорджи? Разрушитель, не так ли? В тот момент, когда мы встретились взглядами - его стальные глаза полоснули острием мне по горлу - я вспомнила слова сестры. Неожиданная доселе мысль вдруг промелькнула в черепной коробке: «а быть может, она знала о чем говорит?» - но была отброшена на границы сознания. Это ведь Севен, думала я. Я знаю его как облупленного, думала.
Не знаю уж, кого он там поджидал, затаившись между кадкой с пальмой и вендинговым автоматом, но взгляд его ничего хорошего не выражал. По-хорошему так и вовсе советовал пройти мимо - что я и попыталась проделать пока не была грубо перехвачена рукой в черном худи.
- До тебя с трудом доходит, да? - начал Сев свою пламенную речь. Разве что огнем в лицо не дыхнул. - Я велел тебе держаться подальше от Оливера.
Тон его - приглушенный, но резкий; рука грубо, до болевых ощущений стискивает предплечье. Я морщусь и пытаюсь высвободить конечность. Внутри меня уже поднимает голову такой же огнедышащий дракон:
- Что так? Боишься, он сдаст твои планы по получению наследства? А повелевать бабами своими будешь, тоже мне, король нашелся.
Я наградила псевдобрата раздраженным взглядом, мол, отпускай и иди по своим делам. У нормальных людей - в нормальном мире - после просмотра отвращения в чужих глазах в головах обычно что-то щелкало, но бессмертный оказался совершенно непрошибаемым, лишь кадык нервно дернулся вверх-вниз, оповещая, что предположение если и не попало в цель, то выстрелило где-то рядом. Глаза его казалось потемнели еще сильнее, и на дне их мне почудилось нечто, впечатавшее в мозг здравую мысль о побеге.
- Не смей даже упоминать о наследстве, - грозно прошипел Севен.
Пальцы его пуще прежнего сдавливали понемногу немеющую конечность. И это неприятное покалывание услужливо сообщало: угроза собственному здоровью.
- Отпусти, - зло шикнула.
Не хотела привлекать лишнее внимание к данной сцене. Хватило и Бена с его пришествием на Хэллоуин, после которой мою персону долго обсуждали по всем углам. А оттого часть сознания решила будто перенести всю эту сцену в другое место будет куда более разумным решением. Другая же часть сознания предлагала позорно бежать с поля боя и искать защиты. Но - мне хватало понимания - от бессмертного не сбежать.
- Уйдем отсюда. Мне лишние разговоры не нужны.
- Да мне как-то пофигу, - был ответ.
Однако цепкая хватка ослабла на момент, и момента того хватило, чтобы руку высвободить, что я незамедлительно и сделала. Попятилась от лестницы, шагнула в коридор. Севен, поигрывая желваками, двинулся в ту же сторону.
Одетый в тотал блэк, в черном же капюшоне, он всегда производил впечатление. Высокая его фигура с кубиками пресса, с рельефными бицепсами и трицепсами действовали на девушек магнетически. Всем упорно представлялся образ этакого благородного защитника. Вот только на деле все наоборот - флюиды угрозы исходят от бессмертного мутными волнами.
Коридор, тот самый, что находился за нашими спинами, вел в западное крыло. Располагались там библиотеки, читальный зал да несколько уборных. Зато в самом его конце находилась дверь, ведущая к фонтану на заднем дворе - единственный мой шанс оказаться на улице. Впрочем, пока я неслась по коридору, отчаянно громко стуча каблуками, мерещилось, что труп мой в фонтане том и обнаружат. А потому в последний момент я вдруг решила завернуть в библиотеку, где в случае чего можно и на помощь позвать - в период экзаменационных сессий в зал электронной картотеки даже стояли очереди. Затаившись между величественными стеллажами - своды их стремились вверх на два этажа к самой крыше, я притворилась крайне увлеченной изучением разноцветных корешков. Здесь, в шепоте перелистываемых страниц, биение сердца о ребра казалось самым громким звуком. Вероятно, то же ощущают все эти ребята из фильмов ужасов, за которыми, отчаянно пыхтя и размахивая топором, несется маньяк. Вот только Севен не несется, он приближается медленно и неумолимо, еще сильнее нагнетая обстановку. В руках у него нет оружия, но мозг мой охотно додумывает, какие предметы можно использовать в качестве орудия пыток и убийства. Проклятый кинематограф! Пора завязывать со страшилками.
Отступать мне некуда. Глядя как Севен неспешно заворачивает за длинный стеллаж с французской классикой, возле которого я и нахожусь, вспоминаю, что лучшая защита - это нападение. Пожалуй, стоило попросить у Ванира пару уроков самообороны, потому как на данный момент мой арсенал ограничивается лишь ударом в лицо да коленом в пах.
- Я буду кричать и защищаться, - воинственно сжимая кулаки, поведала я, и, подумав, добавила. - И пожалуюсь на тебя Бену.
- Да хоть господу Богу.
Впервые в жизни он так холоден со мной. Держится на расстоянии вытянутой руки, так, будто мы и не знакомы вовсе. Так, будто я - его припозднившийся ужин. Какая-то очередная теплокровная красотка, купившаяся на его чары, а потом осознавшая происходящее. Впрочем, на такую девчонку Севен бы смотрел снисходительно. На мне же фокусировал свой взгляд с презрением.
Несколько секунд этой черной фигуре понадобилось, чтобы преодолеть разделявшее нас расстояние: стенд с многотомниками Дюма словно сообщник бессмертного поймал меня со спины. Лицо Севена, застывшее и неподвижное, в потемках выглядело еще более мрачно, чем при свете. Глаза - два черных провала, обрамленных столь же черными ресницами.
- Что же не кричишь? - зловещий шепот прокрался в уши.
Рука его тронула прядь волос, намотав колечком на палец. Осознание, что не пустая угроза, но опасное действие последует за его словами, повисло в воздухе удушливым пыльным ароматом. Я не знаю человека, что стоит передо мной. Он другой, совсем чужой. У него лик убийцы, а не того грустного одинокого мальчишки, явившегося мне в прошлую нашу встречу. Его боль прорывается наружу огненной яростью, а вовсе не немым криком.
- Ты не такой, - шепчу я словно мантру.
- Я именно такой, звезда моя, - лишь уголок рта дергается вверх словно в припадке. - Хотела с Куртом познакомиться - ну так вот он, нравится?
Холодная ладонь скользит по бедру, с легкостью поднимая волну мурашек по всему телу. Я закрываю глаза и пытаюсь забыться, притвориться слепой, обострить слух. Каждое слово - взрыв фейерверков под закрытыми веками.
Где-то вдалеке, за стеллажами громким шепотом переговариваются студенты профессора Беккера - обсуждают скорую защиту дипломов и делятся планами относительно продолжения учебы и предстоящей в том случае диссертации.
Я могу набрать побольше воздуха в легкие - и закричать что есть мочи. Но сам ужас сковывает грудную клетку, не позволяя не то что кричать, но даже дышать. Тело замирает. Электрический разряд мурашек бежит по позвоночнику, пробирается к затылку и электризует волосы на макушке.
- Он любит причинять людям боль, - холодная рука скользит все выше. - Моральную.
Вторая рука аккуратно, но плотно сжимает челюсть. Почти что нежность ощущается в том прикосновении. И будь я чуть менее напугана - ну хотя бы на четверть - я бы растворилась под этими руками.
- Физическую, - продолжает Севен, сжимая подбородок плотнее.
Кольцо пальцев еще немного - и оставит отпечатки на моем лице.
- Я... я все поняла, - драматическим шепотом возвещаю я.
Ни дать ни взять актриса театра и кино, однако на большее не хватает ни воздуха, ни сил. На самом деле я ничерта не понимаю, но признаваться в том не просто бессмысленно, но и опасно. Кто знает, как Севен отреагирует? Все, что я имею сейчас в исходных данных - это два парня (одному из них нравлюсь я, другой - мне), которые настойчиво советуют мне друг от друга держаться подальше. В качестве неизвестной переменной - вопрос «а какого, собственно, черта я не могу сама решать, с кем мне общаться?!».
- Да ну? Серьезно? - ни на секунду не поверил Севен в мой актерский талант.
Рука его, впрочем, перестает давить на глотку, вполне мирно придерживая челюсть. Большой палец скользит по губам, подразумевая теперь, вероятно, в нашем положении посыл куда более интимный. Учитывая, что тело мое все еще размазано по стеллажу телом более крупным и весьма привлекательным, действие сие может показаться вполне оправданным.
Такая смена настроения, признаться, мне по душе - особо фривольные сны даже периодически транслируют в разгоряченный мозг нечто подобное - и я задумываюсь, а не послать ли к чертям все условности. Вот прямо здесь. Или в туалетной кабинке всего в паре метров отсюда. Или быть может мы даже сможем дотерпеть до Саммерхолда - посмотреть как из ушей кузенов и сестры пар повалит, стоит нам показаться на пороге.
- Отпусти, - прошу. - Не нужен мне твой Оливер.
В моих планах действительно нет общения с Шерриданом, однако за его планы я не ручаюсь. Но это уж пусть Сев господина Режиссера зажимает в библиотеке. Уж как-нибудь без меня.
Из колонки над стойкой информации льется тихая, но настойчивая - ну прямо как Севен! - лирическая баллада, что агитирует заниматься любовью, а не войной. Прям удивительно в тему, будто кто-то свыше составил саундтрек для фильма по мотивам моей жизни. Поддавшись на уговоры - не только песни, но и собственного традиционно потекшего мозга - я позволяю себе разомкнуть губы и на тяжелом разгоряченном выдохе легонько прикусить татуированный палец.
- Может найдем более уединенное место?
Упиваясь собственными ощущениями, во стократ усиленными возбуждением (серьезно? Неужели после стольких лет знакомства я все-таки соглашусь с ним переспать? Подождите-ка, я что, сама это и предложила?), мне не сразу удалось понять, что лирическая агитация сработала лишь на одном из нас. Севен же выглядел довольно обескураженным моим поведением; глаза его из-под мягких темных прядей выглядывали с подозрением. Тон его не стал мягче, когда он решительно отрезал:
- Откажись от банка.
- Ч-чего?
- Отец хочет учредить компанию на твое имя. Ты должна отказаться.
Неожиданное открытие - мысли бессмертного несутся совсем в иных направлениях - стало для меня неприятным. Я бы даже сказала, оскорбительным. Внутренности мои объяты пламенем, я тут едва ли не из трусов выскакиваю, а он мне про какой-то банк втирает! Вероятно, то самое наследство, о котором вещал Оливер.
- Даю единственный шанс выпутаться из того дерьма, в которое тебя втянули.
Внутреннего запала хватает на злобное шипение:
- Без тебя решу.
Язык едва ворочается, дыхание перехватывает. Меня сжигает изнутри два желания - без промедления зацеловать эти пересохшие губы. И врезать их обладателю со всей силы. За то, что он со мной делает. За то, что не ощущает то же самое. За то, что он так жесток со мной.
- Что ты решишь? Ты же обыкновенная кукла, - холодная рука вновь сжимает мое запястье, мешает вырваться и уйти.
Но ничто не ранит так как холодный тон.
Слова его звучат в отдалении. Словно не здесь, не со мной. Словно тону. Я погружаюсь под толщу воды и не могу вынырнуть. Вроде бы вижу свет, тянусь к нему, но сил вытолкнуть себя сквозь пучину, глотнуть спасительного кислорода - не хватает. И с каждой минутой я все слабее.
Севен говорит что-то еще, но губы его шевелятся совершенно беззвучно, будто кто-то милостивый нажал на кнопку mute, отключая всю ту мерзопакость, что вылетает из его рта. Вот значит кто я для него. Кукла. Просто кукла. Почти целая жизнь на школьной скамье, два года в университете с заветными «отлично» - все это пустое, ничего не значащая мелочь; просто потому что мое тело вписывается в эталоны женской красоты и он не желает смотреть глубже. Я для него игрушка. Кукла. Способ получения наследства.
Значит, все эти годы он потратил на меня только для того, чтобы получить свое. Не потому, что я ему интересна. Боже мой, Оливер был прав, а я ошибалась. Поверить не могу, я защищала его, а он оказался самым обыкновенным проходимцем!..
В последней попытке отчаянно тонущего я нащупываю опору за спиной, тяну изо всех сил - фолиант оттягивает руку - и резко веду его по дуге. Словно я метатель молота, только не разжимая пальцы. Книга в мрачно-серой обложке, нечто среднее между асфальтом и графитом, метит прямо в висок своей жертве - и на несколько секунд я даже ощущаю торжество. Весь этот полет, кажется, длится целую вечность: кадр за кадром я вижу как книга меняет положение в пространстве, разворачиваясь в сжимающей ее руке по часовой стрелке, как медленно сближается с красивым профилем. И вдруг в следующий миг - я даже не успеваю осознать произошедшее - весь мир взрывается мириадами огней, вероятно, то искры летят из глаз, сомкнувшихся от неожиданной пронзающей боли во всем теле.
Не знаю, сколько проходит времени прежде чем я прихожу в себя, не могу определить даже примерный порядок, но первое, что слышу - это глухой хлопок: то томик Дюма, тот самый, что я сжимала, приземляется на паркет. Лицо мое пылает и саднит, и, кажется, все покрыто жидкостью неизвестного происхождения. Надеюсь, слезами. Однако ноющая боль в переносице, усиливающаяся на вдохе, заставляет в подобной надежде усомниться.
Из глотки рвутся несвязные скомканные ругательства - примерно весь мой скудный их запас идет в ход, скорее чтобы заглушить боль, чем в реальной попытке задеть обидчика за живое. Картер уверял, что когда я злюсь, то становлюсь похожа на разъяренного хомячка, и все мои попытки хоть как-то реабилитироваться использованием ненормативной лексики, выглядят умилительно. Вероятно, Севен с ним не согласен. Глаза его вновь проваливаются во тьму, рука стальными тисками сжимает горло. Здесь нет места сексуальному подтексту, еще немного - и он поставит под угрозу мою способность дышать.
- Мой тебе совет, киска: прикуси свой длинный язычок. Ты больше не в том мире, где можешь разбрасываться словами, за каждое из них придется отвечать. Иначе... кто-нибудь порвет тебе глотку.
Словно в доказательство собственных слов Севен наклоняется - и его дурманящий запах вдруг отзывается болезненными ощущениями, металлическим привкусом крови. Клыки в полутемном закутке выглядят идеально белыми, остро заточенными клинками, готовыми поквитаться с обидчиком. Вот только я ни в чем не виновата. Проклятая ампула, проклятый банк, проклятый Оливер!
Горячая влага переполняет веки, водопадами струится с ресниц. Ударом молота в моей голове звенит всего один вопрос: «за что?». Я ведь не сделала ему ничего плохого! Я пыталась стать ему другом, сестрой, поддержкой. И вот что я получила взамен.
Сердце стучит как сумасшедшее, отбивает бластбиты, заполняя ими все пространство вокруг. Кислород превращается в тягучую субстанцию, и проглотить его практически нереально. Конечности отказываются повиноваться. В голове - полнейший сумбур. Я закрываю глаза - и выдыхаю, готовая принять следующий удар.
Время тянется вечно. Наконец меня настигает голос:
- Ты слабая и жалкая, - слова с интонацией презрения бьют наотмашь. - Вся в мать. Развела тут сырость.
Ледяные пальцы разжимают кольцо, сдавливающее горло - и я мешком картошки выпадаю из него, оседая на пол. Спасительный кислород внезапно обволакивает со всех сторон, и я вдыхаю, хриплю и вдыхаю снова, превозмогая боль. Оказывается, воздух здесь не такой уж спертый, душный и пыльный. Пропитанный запахами книг, он кажется мне божественно свежим, как ветерок в знойный день.
Запаха древесного парфюма здесь больше нет, как нет и его обладателя, он испарился еще до того как я заставила себя открыть глаза. Хотела посмотреть в лицо того, кто смел называться моим братом, спросить, получил ли он удовлетворение от данной сцены. Но его нет - и, вероятно, оно и к лучшему.
Кажется, всемогущее время остановилось навсегда, заставляя замереть не только стрелки часов, но и людей вокруг - их голоса стихли в одночасье, расплывчатые фигуры в отдалении покорно превратились в памятники самим себе. Я тоже замираю на полу, покрепче обхватив колени ладонями - так, словно цепляясь за последний оплот реальности - в той форме, в которой я ее знала. Ни в одном даже самом страшном сне мне не могло привидеться... такое.
Меня бьет крупная дрожь. Даже не знаю, что послужило сигналом к выбитым пробкам хладнокровного спокойствия, что напугало больше - бездонные глаза, скованные коркой льда или стальное кольцо пальцев, словно тиски сжимающие горло. Никогда прежде мне не доводилось испытывать такое горькое разочарование с соленым послевкусием слез. Ни один парень не был достоин того, чтобы из-за него плакали - я действительно так считала, - и вот, пожалуйста, сидя на пыльном паркете библиотеки я просто не в силах совладать с собой, осушить два горячих водопада, льющиеся из глаз.
Где-то вдалеке, на отшибе сознания раненой птицей бьется злая и обидная мысль о том, что меня предупреждали. Предупреждал каждый, кто был знаком с этим американским психопатом. Предупреждал каждый, кому не лень. Любой из моих родственников и друзей понимал, насколько опасен может быть наемник из темной семерки. И только до моего чертового рассудка никак не доходил смысл простого послания: убийцы убивают. Севену не составило бы никакого труда просто проломить мне черепную коробку. Возможно, именно так бессмертный бы и поступил, задумай я спрятаться в менее многолюдном месте вроде туалета, что, по счастью, просто не пришло мне в голову.
Сквозь толстое стекло воспоминаний, раз за разом встающих перед глазами, я смутно улавливаю движение. Неясная расплывчатая фигура, неподвластная застывшим часам, приближается, глухо цокая каблуками и с тихим, едва уловимым шелестом юбки опускается рядом. Спустя всего несколько мгновений - или прошла уже целая вечность? - кожу под носом обжигает ворсистое прикосновение.
Стеклянная толща с треском падает, представляя глазам реальную картину мира: на меня обрушивается гул примерно полутора десятка голосов, несколько пар обеспокоенных глаз обращены к подпорченному шрамом лицу. Рядом со мной, положив нетронутые загаром колени на грязный пол, восседает сводная сестра; в ее тонкой словно тростинка ручке крепко зажат белоснежный кружевной платок, которым она молча промокает мне лицо. Ткань расцветает отвратительными багровыми пятнами. Всего несколько мгновений - время ведь запущено снова, верно? - и белоснежная канва превращается в одну из вариаций теста Роршаха. Что я вижу в ней? "Это прекрасная бабочка".
- Кто тебя так? - голос Джо - совсем не ее, какой-то механический, звучащий словно в стеклянную банку.
Видимо, я выгляжу на редкость хреново. Настолько, что сестра избегает смотреть мне в глаза.
Может быть, пока я тут упивалась собственными страданиями, кто-то подменил эту белокурую малышку человекоподобным роботом?
- Дюма, - обессиленно выдыхаю я, с трудом смежая веки.
Кровь до сих пор стучит в висках, заглушая доводы здравого смысла. Ну кто в своем уме поверит, что я разбила нос, грызя гранит науки?
- У него на редкость крепкие руки для господина его возраста, - с сомнением произносит Джо, приподнимая мое лицо за подбородок.
Там, на шее под самой челюстью, стремительно наливаются два больших ежевичного цвета синяка.
- Завязывай с этими играми, Хоуп, - просит, почти умоляет Джорджиана. Ее рука хватает меня за рукав, прижимая к груди. - Пожалуйста, пожалей себя. Пожалей маму в конце концов, она просто не переживет если тебя... ох... если с тобой что-то случится.
Ее глаза - большие круглые блюдца, вопреки расхожему выражению, лишенные даже намека на удивление. Уж она-то, разумеется, прекрасно ведала, что в один гребаный день случится такая неведомая хренотень. Или если меня найдут с простреленным виском, ведь нечто подобное она хотела сказать, так?
- Ты была права, - язык быстрым нервным движением облизывает застывшую на губах кровь. - На его счет.
Бинго!
Брови Джо двумя пугливыми птицами устремляются вверх. Значит, мне все-таки удалось удивить мисс Меня-ничем-не-пронять.
- Права? - она обводит меня медленным задумчивым взглядом, словно ведя учет увечьям: кровоподтёк вместо носа, ссадина на колене, темные отпечатки пальцев на шее. Брови резко падают вниз, обозначая вертикальную складку над переносицей. - Ты ведь не хочешь сказать...
Интонации - вопросительные, темп - еще медленнее обычного.
Джо было почти девять, когда она начала заикаться. Последствия психологической травмы в результате пожара. Спустя семь с половиной лет сестра все также произносила слова на выдохе, размеренно и четко, стараясь не торопиться.
- Ты ведь не хочешь сказать, что все это сделал... - Джорджиана выдержала почти театральную паузу, прежде чем выдохнуть. - С-севен.
Серо-голубые глаза полыхнули огнем - и это было последнее, что я видела, прежде чем попала в эпицентр этого маленького благоухающего торнадо. Её руки, казалось, были везде: гладили по спине, заправляли за ухо непослушно выбившееся розовое колечко волос, утирали вновь льющиеся потоки слез. Ее крошечное тело - всего полтора метра ростом - сжималось в тугой комок праведного гнева, разжималось, резонировало в такт издаваемым нечленораздельным звукам, отдельным словам и всхлипам.
Представляю, что подумали о нас окружающие: две ненормальные девицы, сомкнувшись в настолько плотные объятия, будто желали слиться в единый организм, в два голоса рыдали и наперебой утешали друг друга по большей части обрывистыми, только им понятными фразами. Вместе со слезами, сбивчивыми признаниями и судорожными всхлипами нас покидали и силы. Опустошенные, выжженные изнутри, мы невидящими глазами уставились в разные стороны. В голове царил вакуум, но кровь в висках пульсировала все медленней, похожая на ласковые волны, едва щекочущие босые пятки. Именно в таком виде нас и нашли близнецы и Лорен.